Язык — проблема для шпиона
На днях гражданин четырех государств Пол Уилан, обвиняемый в шпионаже, заявил на продлении меры пресечения в суде, что его жизнь за решеткой под угрозой. Председатель Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Михаил Федотов сразу же дал мне поручение: навестить Пола в «Лефортово» и выяснить, что с ним там происходит. Что я могла на это сказать? «Ничего не выйдет, Михаил Александрович, потому что мы можем лишь смотреть на Уилана, но не можем его выслушать...»
«Это почему?» — удивился Федотов.
«Потому что сотрудники СИЗО запрещают нам общаться на английском. А он другого не знает. Они считают, что Пол может передать нам секретный код. Ну, то есть шифровку».
Если вы думаете, что про шифровку — это бред, то ошибаетесь. В «Лефортово» действительно так думают.
Члены ОНК Москвы были в камере Уилана не раз, но поговорить с ним не смогли. С самого начала нас предупреждали сотрудники: «Ни слова на английском! Это запрещено!».
Описываю наши предыдущие посещения.
В первый раз мы едва поздоровались на английском — и посещение заключенного тут же было прервано. Во второй раз мы молчали как рыбы. Пол, увидев нас у порога, сам бросился вперед, говоря все на том же английском (надеяться, что он выучит русский за месяц, было глупо). Двери камеры тут же с грохотом захлопнули прямо перед нашим носом. Сцена была не просто некрасивая, а душераздирающая. Мы так и не узнали, на что он хотел пожаловаться.
— Мы не знаем, что он вам сообщит, — пытались оправдать свои действия сотрудники. — Вдруг это будет не жалоба, а кодированное послание?
— Даже если бы это было так, то кому мы это послание передадим, по-вашему?
— Не знаем.
— Вы нам не доверяете? Но ведь все мы получили правозащитные мандаты после ряда проверок.
— Доверяем. Но общаться на английском не дадим. Пусть жалуется по-русски! На английском запрещено. Мы этого языка не знаем.
Поверить в то, что во всем изоляторе нет ни одного сотрудника, который знал бы английский язык, сложно. Все-таки живем не в каменном веке и даже в школе иностранный преподают. Просили ли мы переводчика? Ну, конечно же! Но ни в СИЗО, ни во всем ФСИН такой должности нет. Привести своего переводчика, с «гражданки», нам не разрешили (такой визит бы приравнивался к свиданию, а на него необходимо разрешение следователя). В общем, выхода, казалось, нет. Но после жалобы Уилана в суде и после заявления главы СПЧ Михаила Федотова я полагала, что выход все-таки будет найден. И отправилась снова в «Лефортово».
Пол нас ждал и подготовился: на ломаном русском выдал фразу: «СИЗО говорит неправду». Но поскольку прозвучало это, с одной стороны, неожиданно, с другой — с сильным акцентом, сотрудники решили, что Уилан снова говорит не по-русски, и начали закрывать дверь. Единственное, что мы успели услышать — следователь два месяца не давал разрешения на выдачу словарей! От этой новости мы даже обомлели: никакого разрешения следователя по закону на словари не нужно. В общем, мы только утвердились во мнении, что с Полом Уиланом происходит что-то странное. Члены ОНК могли бы разъяснить иностранному заключенному все его права, решить непонятные моменты — одним словом, развеять всю «муть». И тогда, возможно, не пришлось бы заморскому гостю жаловаться. Но, увы и ах!
Закон об общественном контроле дает членам ОНК право проверять СИЗО в любое время дня и ночи и опрашивать заключенных на предмет их прав за решеткой. Но в нем нет ни слова про то, как быть, если арестант не владеет русским языком. Во всех изоляторах страны (кроме «Лефортово») проблемы в этом не видят: там дают правозащитникам говорить на английском. Но «Лефортово» — особый СИЗО, тут сидят шпионы и госизменники, а потому (так считают сотрудники) на них распространяются иные правила. Только вот ни в одном законе не прописано, что «Лефортово» может жить по этим самым своим правилам и что заключенные этого СИЗО лишены тех прав, которые положены другим.
— Будем писать обращение в Генеральную прокуратуру, пусть проверит законность действия сотрудников, — заявил глава СПЧ Михаил Федотов.
— Вы напишите обо всем в газете, а я ему переведу, — бросил нам на прощание сокамерник Пола.
